Как я был рядовым пикселем
Обновлено: 07.07.2024
Вераника (именно так, а не Вероника), или Ника Водвуд – российская феминистка, блогер, иллюстратор, музыкант. А еще киберактивистка, киберфеминистка, профеминистка – как ее только не называют. Прославилась в соцсетях под ником nixelpixel в том числе своими яркими высказываниями, например, о том, как именовать мужчин. Нет, не «кукусиками» – «спермобаком».
Вот как Водвуд представляется на своем сайте: «Меня зовут Ника Водвуд, я рисую иллюстрации/комиксы и снимаю видео на YouTube. Также я интерсекциональная феминистка и активистка с аудиторией более полумиллиона человек. Иногда я принимаю участие в комикс-фестивалях, читаю лекции по фем-активизму, иллюстрации, созданию видео, устраиваю концерты. Мне 25 лет, живу в Москве».
В первую очередь Водвуд – популярный в России блогер, около полумиллиона человек следят за ней в Youtube, еще 145 тысяч – в Instagram. В Twitter nixelpixel пишет редко, но и там у нее 30 тысяч фолловеров.
Известна она стала в 2016 году, когда решила переключить свой рядовой во всех смыслах видеоблог на тему феминизма. Первое же видео – «Феминистки ненавидят мужчин?», стало довольно популярным. Аудиторию привлекло, что девушка обратилась к базовым понятиям феминизма, поскольку значительная часть молодежи на тот момент только краем уха слышала об этом термине. Nixelpixel вроде бы нащупала удачную нишу – в России феминизм еще никто не пытался популяризировать посредством видеоблога, тем более «с человеческим лицом». Но с течением времени высказывания Водвуд становились все более вызывающими. Например (орфография и пунктуация автора сохранены):
«Я иногда по пять дней одну и ту же футболку ношу и мне бывает неохота мыться или просто трудно встать с кровати, отчего у меня потом на спине и груди прыщики маленькие.
Потом я себя ругаю и меняю футболку чаще, но это все равно случается! Ещё я голыми ногами по земле ходить люблю, отчего они потом все пыльные. Иногда мне лень всю сперму с живота вытирать и я остатки просто растираю руками и иду по делам».
«Я никогда не носила каблуки, короткие юбки, открытую одежду. Не красилась. Часто после пробуждения даже не причёсывалась и прям сразу шла на работу в том же, в чём легла спать. Я никогда не скрывала, что у меня есть парень. В чём там ещё меня могут обвинить в комментариях, если я скажу, что до меня домогался начальник? Как ещё мне предложат взять на себя ответственность за ЕГО поведение? Что я недостаточно чётко просила его перестать? Что я слишком долго сидела в кресле, боясь пошевелиться и сказать что-то не то?»
Через некоторое время пользователи стали упрекать Водвуд в претенциозности и безапеляционности, а особо рьяные, в первую очередь посетители анонимного форума «Двач», даже запустили кампанию по ее травле. Ситуацию усугубляло и поведение самой блогерши – она начала массово банить подписчиков за любые негативные высказывания, грубить просившим совета и выяснять отношения с различными сайтами, где обсуждали ее деятельность. Когда ее упрекали в «зачистке» своих соцсетей, Водвуд объясняла это тем, что хочет создать место для нормального общения: «Я удаляю высказывания с дискриминацией и ненавистью, поэтому мои социальные сети - это альтернатива токсичной среде, которую мы хотим изменить. Я не хочу давать площадку для высказывания тем, с чьими взглядами и практиками мы боремся». Конечно, идея о том, что «здоровая» среда – это та, где нет несогласных, тоже мгновенно подверглась критике.
Были проблемы и с качеством контента. Многие пользователи чесали затылки от терминов вроде «интерсекциональный феминизм» и «обратный сексизм», которыми оперировала Ника, однако вскоре ее заподозрили в том, что и сама она, судя по всему, тоже не до конца их понимает. Как минимум, не может внятно объяснить их смысл. Кроме того, за слишком сложными зачастую формулировками пользователи начали замечать шаблонные мысли, фактические и логические ошибки, подмену понятий.
В итоге Вормвуд столкнулась с волной жесткой критики. Комментаторы заявляли, что она
«дискредитировала феминизм по всем фронтам до уровня маргинальной озлобленной субкультуры реваншисток и женских супремасисток»,
«позорит смысл феминизма» и сводит его «в откровенную мизандрию и полную дискриминацию мужчин».
В последний год практически каждая дискуссия Водвуд с кем-либо в соцсетях быстро превращалась в конфликт – причем без разницы, кто был в оппонентах – даже, казалось бы, с единомышленниками-блогерами nixelpixel смогла переругаться.
В конечном итоге 5 сентября Водвуд выступила в Facebook с «прощальным» постом, в котором написала, что устала от постоянной травли и хочет отдохнуть: «Никакого больше активизма, пока мое состояние не изменится и я не захочу им заниматься. Может быть, что-то и будет проскакивать - понятия не имею, что будет дальше, но не просите меня сделать репост, снять вам видео, написать пост. Не трогайте меня с активизмом, пожалуйста. Прямо сейчас мне хочется её расстрелять с концами, но окей, Ника-активистка идёт спать. Когда она проснётся, я не знаю, но если это случится, я обязательно везде об этом скажу».
95 лет назад родился русский писатель Виктор Петрович Астафьев — самый пронзительный из русских писателей второй половины ХХ века. На его долю выпали тяжкие испытания. «Ранняя смерть труженицы-матери, беспутный гулевой отец («ни к чему в доме соха, была бы балалайка"), впрочем, протянутый и через Беломорканал, "раскулачивание" прадеда-мельника, заполярная ссылка деда, ненавистная злая и непутёвая мачеха, беспризорничество, детдомовщина в Игарке, фабрично-заводское обучение, промелькнувший светлый учитель литературы, жажда запоздалых знаний — и пора Родину защищать, натуральнейшим рядовым бойцом. И в 1943 на Днепре — тяжёлое ранение, и контузия (и ещё считает, что "везучий". ). И только спустя тому 10 лет — первая книжка рассказов» (А. И. Солженицын).
Виктор Петрович Астафьев родился 1 мая 1924 года в селе Овсянка (ныне Красноярский край) в семье Петра Павловича Астафьева (1899—1967) и Лидии Ильиничны Потылицыной (1900—1931). Он был третьим ребёнком в семье, однако две его старшие сестры умерли во младенчестве. Через несколько лет после рождения сына Пётр Астафьев был осуждён к лишению свободы за «вредительство». В 1931 году во время очередной поездки Лидии Ильиничны к мужу, лодка, в которой среди прочих находилась она, перевернулась. Лидия Ильинична, упав в воду, зацепилась косой за сплавной бон и утонула. Виктору тогда было семь лет.
После того, как отец Виктора вышел из тюрьмы и ещё раз женился, семья переехала в город Игарка Красноярского края. Когда отец попал в больницу, а новая семья отвернулась от Виктора, он оказался в буквальном смысле на улице. Несколько месяцев он жил в заброшенном здании. Обессилившего, уже валившегося с ног, маленького бродягу случайно заметила методист отдела образования — и его определили в Игарский интернат. Всю жизнь Астафьев относился к директору интерната Василию Ивановичу с огромным уважением, считал главным своим воспитателем.
Окончив школу ФЗО, работал на станции Енисей сцепщиком и составителем поездов, дежурным по станции.
В 1942 году ушёл добровольцем на фронт, несмотря на то, что как железнодорожник, имел бронь. Военную подготовку получил в учебном автомобильном подразделении в Новосибирске. Весной 1943 года был направлен в действующую армию. Был шофёром, связистом в гаубичной артиллерии, после тяжёлого ранения (контузия) в конце войны служил во внутренних войсках на Западной Украине.
Был награждён орденом Красной звезды, медалями «За отвагу», «За освобождение Варшавы» и «За победу над Германией».
В бою 20.10.43 г. красноармеец Астафьев В. П. четыре раза исправлял телефонную связь с передовым НП. При выполнении задачи, от близкого разрыва бомбы, был засыпан землёй. Горя ненавистью к врагу, тов. Астафьев продолжал выполнять задачу и под артиллерийско-миномётным огнём, собрав обрывки кабеля, и вновь восстановил телефонную связь, обеспечив бесперебойную связь с пехотой и её поддержку артиллерийским огнём.
— Из наградного листа на медаль «За отвагу»
Виктор Петрович сей документ и в глаза, возможно, не видел, а потомкам оставил воспоминания совсем иного плана:
— Один раз тащили-тащили на плечах и на горбу полуторку взвода управления со связью, со стереотрубой, бусолью, планшетами и прочим имуществом, и встала машина, не идёт: это мы за ночь, то запрыгивая в кузов, то обратно, натаскали полный кузов грязи, перегрузили бедную полуторку. Выбрасывали грязь кто лопатами, кто котелками и касками, кто горстями и к месту сосредоточения бригады успели почти вовремя, –
рассказывал он о ночном марш-броске киношникам, посланным Никитой Михалковым перед съёмками нового фильма «Цитадель» к великому сибирскому писателю-фронтовику за «приватными» впечатлениями военных будней.
Астафьев вспоминал:
«Я был рядовым бойцом на войне и наша, солдатская правда, была названа одним очень бойким писателем «окопной»; высказывания наши — «кочкой зрения».
Вот его «окопные постулаты», родившиеся с первых дней нахождения в учебной части под Новосибирском, где никакой серьезной подготовки, никакого обучения молодых, необстрелянных бойцов не велось:
«О нас просто забыли, забыли накормить, забыли научить, забыли выдать обмундирование».
От недостатка сил и умения большинство из них погибало в первом же бою или попадало в плен
«Они так и не принесли Родине той пользы, которую хотели, а, главное, могли принести».
о специфике своей военной должности телефониста впоследствии:
«Когда руганный-переруганый, драный-передраный линейный связист уходил один на обрыв, под огонь, озарит он последним, то злым, то горестно-завистливым взглядом остающихся в траншее бойцов, и хватаясь за бруствер окопа, никак одолеть не может крутизну. Ох, как он понятен, как близок в ту минуту и как же перед ним неловко – невольно взгляд отведёшь и пожелаешь, чтобы обрыв на линии был недалече, чтобы вернулся связист «домой» поскорее, тогда уж ему и всем на душе легче сделается».
Печальная статистика боевого пути воинов, призванных Игарским военкоматом, подтверждает: северяне зачастую назначались связистами, а среди них был больший процент как погибших, так и – получавших награды.
Известный ему со слов командира своего дивизиона эпизод из ещё одного ночного марш-броска. Командир тот был, немногим старше своих подчинённых, но
«крутого нрава до первого ранения, который мог и пинка солдату отвесить»
и крепкое словцо употребить:
— Толкали, толкали, качали, качали как-то машину и всё, перестала двигаться техника. Выскочил я из кабины с фонариком, ну, думаю, сейчас я вам, разгильдяи, дам разгон! Осветил фонариком, а вы, человек двадцать, облепили кузов машины, опёрлись на него, кто по колено, кто по пояс в грязи — спите… Я аж застонал…
Вот ещё один из поведанных михалковским визитёрам рассказ о привале в осеннем припорошенном снежком лесу, толи на поляне, то ли на болотце. Подложив под себя на кочку пучок вырванной торчащей из снега сухой травы, сидит солдат Астафьев, хлебает быстро остывающий суп. Чувствует, что-то склизко под ним, встал:
«твою мать, немец, вмёрзший в землю подо мной. Ну чего? … стерни побольше наложил и обратно сел. Некогда, и жрать охота. Вот так вот втягиваешься в войну. Говорят, опыт войны. Вот оно. Чтоб ты мог жрать, как скотина последняя, спать, как скотина последняя, терпеть вошь… Помню, у нас щеголеватый был офицер, двумя руками в голову залез: Ну, до чего надоели эти вши».
Страшные потрясения юного Астафьева, продолжающие тревожить память его и пожилого, — когда при отступлении от Житомира по отступающим, уже убитым, разбитым, шли наши танки, машины, транспортёры:
«…в шоссе, в жидкой грязи трупы, раскатанные в фанеру, только кое-где белые косточки вылезут, и зубы…Танки идут, гусеницы наматывают, шинелёнку, кишки, вот такое эстетическое зрелище».
«Маленький, совсем малограмотный, я уже сочинял стихи и разного рода истории, за что в ФЗО и на войне меня любили и даже с плацдарма вытащили, но там на плацдарме осталась половина меня – моей памяти, один глаз, половина веры, половина бездумности и весь полностью остался мальчик, который долго во мне удобно жил, весёлый, глазастый и неунывающий».
Самое тяжёлое и трагичное в воинской биографии Астафьева – это форсирование Днепра осенью 1943 года. В воду, без подготовки, без передышки, развивая недавний успех на Курской дуге, солдаты прыгали голыми, несли узелки с одеждой и винтовки над головой. Переплавлялись без специальных плавучих средств, кто как может. На том участке, где плыл Астафьев, из 25 тысяч человек до другого берега добрался только каждый шестой. А таких точек переправы было десятки. В битве за Днепр советские войска потеряли около 300 тысяч солдат:
«большинство потонуло бессмысленно, из-за бездарной подготовки, так ни разу и не выстрелив».
Всю жизнь Астафьев утверждал, что мы победили в этой войне только потому, что просто завалили немцев трупами, залили их своей кровью.
— Пакостно ранило в лицо. Мелкими осколками кассетной бомбы, или батальонной мины и крошевом камней… повредило глаз, раскровенило губы, лоб, ребята боялись до медсанбата не доплавят, – рассказывал он впоследствии.
Когда ранят — по всему телу идёт гулкий удар, откроется кровь, сильно-сильно зазвенит в голове и затошнит, и вялость пойдёт, будто в лампе догорает керосин, и жёлтенький, едва теплящийся свет заколеблется и замрёт над тобой так, что дышать сделается боязно и всего пронзит страхом. И если от удара заорал, то, увидев кровь, — оглох от собственного голоса и звона, ужался в себе, приник к земле, боясь погасить этот исходный свет, этот колеблющийся проблеск жизни.
Демобилизовался в звании «рядовой» в 1945 году, уехал на Урал, в город Чусовой Молотовской области (ныне Пермский край); работал слесарем, подсобным рабочим, учителем, дежурным по вокзалу, кладовщиком. В том же году женился на Марии Семёновне Корякиной; у них было трое детей: дочери Лидия (родилась и умерла в 1947 году) и Ирина (1948—1987) и сын Андрей (род. в 1950 году). Астафьев воспитывал также двух приёмных дочерей — Анастасию и Викторию.
С 1951 года работал в редакции газеты «Чусовской рабочий», где впервые опубликовал свой рассказ («Гражданский человек»). Писал репортажи, статьи, рассказы. Первая его книга «До будущей весны» вышла в Молотове в 1953 году.
В 1958 году Астафьев был принят в Союз писателей СССР.
В 1959—1961 годах учился на Высших литературных курсах в Москве.
В 1962 году Астафьев переехал в Пермь, в 1969 году в Вологду, а в 1980 году уехал на родину — в Красноярск.
С 1989 года по 1991 год Астафьев был народным депутатом СССР.
За свои произведения, за честность и откровенность Астафьев подвергался нападкам коммунистов.
В первой половине 1990 года Астафьев сообщал
«Да, пишу книгу о войне, давно пишу, но не о 17-ой дивизии, а вообще о войне. Солдатскую книгу, а то генеральских уже много, а солдатских почти нет».
«Я всю свою творческую, а может и не только творческую жизнь готовился к главной своей книге – роману о войне. Думаю, что ради неё Господь меня сохранил не только на войне, но и в непростых и нелёгких, порой на грани смерти, обстоятельствах, помогал мне выжить. Мучил меня памятью, грузом воспоминаний придавливал, чтобы я выполнил главный его завет – рассказать всю правду о войне, ведь, сколько человек побывало в огненном горниле войны, столько и правд привезли они домой».
Его не желали слышать и собратья по штыку
Астафьев с гражданским мужеством открыто заявлял:
— Нас и солдатами то стали называть только после войны, а так - штык, боец, в общем, - неодушевлённый предмет…
Писатель считал войну «преступлением против разума».
И его обвиняли… в отсутствии патриотизма, в клевете на русский народ… Вырывали строчки из сказанных сгоряча фраз, переиначивали его слова, перетолковывали на свой лад. Он же хотел единственного, чтобы общество знало всю правду о войне, а не только официально разрешённую.
«Вдоль дороги и в поле россыпью бугорки чернеются. Иные горящие танкисты в кювет заползли, надеялись в канавной воде погаситься, и тут утихали: лица чёрные, волосы рыжие, кто вверх лицом, видно пустые глазницы – полопались глаза-то, кожа полопалась, в трещинах багровая мякоть. Мухи трупы облепили. Привыкнуть бы пора к этакому пейзажу, да что-то никак не привыкается».
Астафьев считал, что преступно показывать войну героической и привлекательной:
- Те, кто врёт о войне прошлой, приближают войну будущую. Ничего грязнее, жёстче, кровавее, натуралистичнее прошедшей войны на свете не было. Надо не героическую войну показывать, а пугать, ведь война отвратительна. Надо постоянно напоминать о ней людям, чтобы не забывали. Носом, как котят слепых тыкать в нагаженное место, в кровь, в гной, в слёзы, иначе ничего от нашего брата не добьёшься.
о мыслях «окопников»:
— Это вот тяжкое состояние солдатское, когда ты думаешь, хоть бы я скорее умер, хоть бы меня убили. Поверьте мне, я бывал десятки раз в этом положении, десятки раз изнурялся: хоть бы убили.
Герои романа «Плацдарм» по словам Астафьева, привыкли «полуспать, полузамерзать, полубдеть, полуслышать, полужить…»
Роман «Прокляты и убиты» остался неоконченным, в марте 2000 года писатель заявил о прекращении работы над ним, уже не было сил по состоянию здоровья.
Астафьев был одним из немногих писателей, которые отказывались "лакировать" советскую действительность. Номенклатура его не любила, но вынуждена была терпеть. Борис Ельцин стал первым кремлевским обитателем, у которого хватило смелости нарушить кремлевскую традицию. Он приехал в гости к писателю, выслушал автора и назначил прибавку к пенсии в 1000 рублей. Но инфляция и дефолт давно съели не только прибавку, но и сбережения писателя от гонораров. Всемирно известный автор по сути дела бедствовал. В последние годы он серьезно болел и ему не хватало денег на лечение. Отсюда и инициатива нескольких красноярских депутатов прибавить ему пенсию. Но коммунисты Красноярска резко выступили против.
Незадолго до смерти, в июле, депутаты Законодательного Собрания Красноярского края отказались выделить лежавшему в больнице с тяжелыми последствиями инсульта, по сути, смертельно больному человеку денежное вознаграждение в размере всего-то трёх тысяч рублей как дополнительную пенсию фронтовику. Мелкая и подлая месть коммуняк. За то, что Виктор Астафьев писал о тяжком труде солдат, о реках крови, о бессмысленных жертвах "десяти сталинских ударов", об истинной цене победы и войны, которая на десятилетия обескровила нацию. Астафьев одним из первых показал, сколь губительной оказалась для сибирской деревни советская власть, загнавшая вольного сибирского хлебопашца в колхозный хомут. И этого ему не простили.
Виктор Петрович Астафьев скончался 29 ноября 2001 года от инсульта в Красноярске. Похоронен на кладбище, расположенном на автодороге «Енисей» между родным селом Овсянкой и Усть-Маной.
Каково это — пережить прямое попадание мушкетной пули в голову? Разумеется, прескверно: голова после такого будет нещадно раскалываться и мучать владельца долгие десятилетия. Американский солдат Джейкоб Миллер (Jacob C. Miller) получил пулю в лоб, выжил несмотря на, казалось бы, стопроцентный шанс умереть и до конца жизни рассказывал байку о том, откуда у него такая жутка дыра в голове.
Во время Гражданской войны в США Джейкоб Миллер (4 августа 1840 — 13 января 1917) был рядовым роты K 9-го пехотного полка Индианы. Он был ранен в голову возле Брок-Филд в битве при Чикамоге утром 19 сентября 1863 года. Пуля попала в череп 23-летнего Миллера и застряла в нем, в каком-то миллиметре от мозга. За участие в этом сражении и ранение он получил медаль Великой армии Республики, братской организации, созданной после войны для ветеранов Союза.
История потрясающая, и лучше узнать ее из первых рук. Рассказ Джейкоба Миллера о той битве был опубликован в газете The Joliet Daily News в 1911 году:
«Когда я пришел в себя, то через какое-то время обнаружил, что нахожусь в тылу конфедератов. Чтобы не попасть в плен, я решил попытаться обойти линию фронта и вернуться на свою сторону. Я поднялся на корточки, используя свой пистолет как посох. Сначала отполз на некоторое расстояние от места битвы, а затем принялся двигаться параллельно фронту. Полагаю, я был настолько залит кровью, что те, с кем я сталкивался, даже не замечали, что я — янки (по крайней мере, наш майор, мой бывший капитан, даже не узнал меня, когда я встретил его после перехода на нашу сторону).
Я страдал от раны долгих девять месяцев, после чего получил отпуск домой в Логанспорт и долгожданную помощь доктора. Хирурги Фитч и Колман прооперировали мою рану. Вынули мушкетное ядро. Через несколько дней после операции я вернулся в больницу в Мэдисоне и пробыл там до истечения срока службы, то есть до 17 сентября 1864 года. Через семнадцать лет после того, как я был ранен, из моей раны выпал кусок картечи, а еще через тридцать один год два кусочка свинца.
Некоторые спрашивают, как я могу так подробно описывать свое ранение и то, как я спасся с поля боя после стольких лет. Мой ответ таков: у меня есть ежедневное напоминание об этом — моя рана и вечная головная боль. Она не унимается никогда, по крайней мере, пока я бодрствую. Сцены той битвы запечатлелись в моем мозгу, словно гравюра на стали. Я написал это не для того, чтобы пожаловаться или свалить на кого-то вину в моих несчастьях и страданиях всех этих лет. Правительство неплохо ко мне относится и выдает пенсию в размере 40 долларов в месяц».
Как видите, рана парадоксальным образом спасла жизнь Джейкоба Миллера: залитый кровью, он сошел за своего в вереницах конфедератов, бредущих вдоль линии фронта. Несмотря на травму, которая мучала его всю жизнь и сделала его слепым на один глаз, он прожил до 77 лет и тихо умер в своем доме в Индиане.
На этом же ресурсе имеется большая дискуссия телезрителей о разнообразных «ляпах» сериала, например:
Существует неопровержимый вопрос: КАКИМ ОБРАЗОМ у убежавшего из лагеря карателя Фёдора Дросова МОГЛА ОКАЗАТЬСЯ красноармейская книжка рядового РККА Уварова Леонида Фомича, если в лагере, обшаренные всеми возможными способами, "полосатые" заключённые, находились только под номерами, что, ЕСТЕСТВЕННО, могло вызвать подозрение у органов НКВД, армейской контрразведки такое документальное оснащение четвёртого бежавшего, заподозрив в нём бегущего карателя, НА ЧТО – "никто не обратил внимание"): фильм-сказка, этим эпизодом, с самого начала, рушащаяся весь последующий выстроенный многосерийный сценарий.
Это означает только одно: побег Дросова готовил абвер. На это указывает и то, что Дросов хорошо владеет холодным оружием. Но что-то пошло не так, и к внедренному Дросову связной не пришел. А может, и пришел, а тот его убрал, сразу решив вести свою игру. Досье Дросова ни к американцам, ни в НКВД не попало.
Но это всё «мелочи», весьма подозрительным для меня показался следующий сюжет:
Во время проверки в особом отделе части все трое беглецов показали, что бежавший с ними и погибший на «нейтралке» был одним из узников лагеря. Позже выяснилось, что [каратель] Дросов выжил и с документами казнённого Леонида Уварова был отправлен в госпиталь.
Интересны воспоминания бывшего военнопленного, младшего лейтенанта Красной армии, освобожденного из концлагеря Берген-Бельзен 25 апреля 1945 года (https://oper-1974.livejournal.com/744503.html):
<…> И вот, меня ночью вызывают в землянку к следователю особого отдела СМЕРШа. За столом сидит старший лейтенант, в форме летчика, на столе лежит пистолет; пригласил меня сесть на скамейку, напротив. Рассказывайте, говорит он, где находились, кем работали и т.д. и т.п. Рассказывайте все подробно. Я начал рассказывать, он записывал и одновременно внимательно смотрел мне в глаза, в упор. Я рассказывал, а он, время от времени, велел повторять несколько раз подряд то, о чем я уже говорил.
Вдруг, он прерывает мой рассказ в каком-то месте и говорит: "Десять минут назад вы говорили не так, а иначе, совсем другое". Я ему ответил, что, неправда, я так не говорил. Следователь встал, а я остался сидеть, и закричал на меня: "Так что же, выходит я – вру?". При этом он взял со стола пистолет в руки, стукнул им по столу и снова закричал: "Встать! Я тебя сейчас расстреляю".
Я встал и спокойно ему ответил: "Я не говорил, что вы врете, а сказал только, что это – неправда, т.к. ничего другого в своих показаниях я не говорил, и можете меня расстрелять – хуже, чем было, мне уже не будет!". Больше следователь никаких вопросов не задавал и велел мне подписать протокол допроса.
Следователь во время допроса несколько раз меня спрашивал и удивлялся, как это я, побывав во стольких концлагерях, остался в живых – не иначе, как я был предателем. Он не понимал и не верил, что я мог столько выстрадать и остаться при этом порядочным и честным человеком. Я был так расстроен и подавлен, что подписал протокол допроса, даже его не прочитав. И возвратился к себе в роту с мыслью, что мне грозит десять лет заключения. Рядом со мной на нарах лежал писарь нашей роты, и я ему сказал, что дела мои плохи.
Еще несколько раз меня вызывал ночью следователь, когда у него на допросах находились другие бывшие военнопленные – он меня только спрашивал, был ли я в таком-то или в таком-то концлагере. Я отвечал – "да" или "нет", и меня отпускали. Каждую ночь приходил писарь и зачитывал список тех, кто прошел проверку, а я его не слушал – ждал, что меня вызовут и отправят в другое место.
Обычно результаты проверки были известны примерно через две недели. Проходит после моей проверки чуть больше недели, как однажды ночью возвращается из штаба писарь и, не успев еще объявить вслух, кто прошел проверку, подходит ко мне, толкает и говорит: "Ты прошел!". Я не поверил своим ушам – думал, шутит. Во-первых, после того допроса, который я прошел в особом отделе, я почему-то был уверен, что ни одному моему слову не поверили, а во-вторых – времени после проверки, прошло очень уж мало. Но все-таки это была настоящая правда – я прошел проверку СМЕРШа по первой категории!
Так что сухая статистика подтверждает – многие освобожденные из немецких концлагерей могли вернуться в Красную армию и честно довоевать. Правда, в советский фильм «Совесть» заведомо не могла попасть такая живописная сцена, приведенная выше, с допросом в СМЕРШе бывшего младшего лейтенанта Красной армии, освобожденного американцами из концлагеря Берген-Бельзен!
Вот бы Василию Ардаматскому написать сценарий об этом монстре, бывшем надзирателе концлагеря, 18 лет безнаказанно действовавшем из-за того, что саратовские менты пытались списать его преступления на других сельчан! А какому-нибудь советскому режиссеру снять захватывающий фильм. Вместо этого советские кинодеятели сняли лакировочный фильм «Совесть».
Читайте также: