Смотрите какой это максимка он смотрит в компьютер
Обновлено: 04.07.2024
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 278 621
- КНИГИ 658 379
- СЕРИИ 25 249
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 614 608
Константин Михайлович Станюкович
Из цикла «Морские рассказы»
Только что пробил колокол. Было шесть часов прелестного тропического утра на Атлантическом океане.
По бирюзовому небосклону, бесконечно высокому и прозрачно-нежному, местами подернутому, словно белоснежным кружевом, маленькими перистыми облачками, быстро поднимается золотистый шар солнца, жгучий и ослепительный, заливая радостным блеском водяную холмистую поверхность океана. Голубые рамки далекого горизонта ограничивают его беспредельную даль.
Как-то торжественно безмолвно кругом.
Только могучие светло-синие волны, сверкая на солнце своими серебристыми верхушками и нагоняя одна другую, плавно переливаются с тем ласковым, почти нежным ропотом, который точно нашептывает, что в этих широтах, под тропиками, вековечный старик океан всегда находится в добром расположении духа.
Бережно, словно заботливый нежный пестун, несет он на своей исполинской груди плывущие корабли, не угрожая морякам бурями и ураганами.
Не видно сегодня ни одного белеющего паруса, не видно ни одного дымка на горизонте. Большая океанская дорога широка.
Изредка блеснет на солнце серебристою чешуйкой летучая рыбка, покажет черную спину играющий кит и шумно выпустит фонтан воды, высоко прореет в воздухе темный фрегат или белоснежный альбатрос, пронесется над водой маленькая серая петрель, направляясь к далеким берегам Африки или Америки, и Снова пусто. Снова рокочущий океан, солнце да небо, светлые, ласковые, нежные.
Слегка покачиваясь на океанской зыби, русский военный паровой клипер «Забияка» быстро идет к югу, удаляясь все дальше и дальше от севера, мрачного, угрюмого и все-таки близкого и дорогого севера.
Небольшой, весь черный, стройный и красивый со своими тремя чуть-чуть подавшимися назад высокими мачтами, сверху донизу покрытый парусами, «Забияка» с попутным и ровным, вечно дующим в одном и том же направлении северо-восточным пассатом бежит себе миль по семи — восьми в час, слегка накренившись своим подветренным бортом. Легко и грациозно поднимается «Забияка» с волны на волну, с тихим шумом рассекает их своим острым водорезом, вокруг которого пенится вода и рассыпается алмазною пылью. Волны ласково лижут бока клипера. За кормой стелется широкая серебристая лента.
На палубе и внизу идет обычная утренняя чистка и уборка клипера — подготовка к подъему флага, то есть к восьми часам утра, когда на военном судне начинается день.
Рассыпавшись по палубе в своих белых рабочих рубахах с широкими откидными синими воротами, открывающими жилистые загорелые шеи, матросы, босые, с засученными до колен штанами, моют, скребут и чистят палубу, борты, пушки и медь — словом, убирают «Забияку» с тою щепетильною внимательностью, какою отличаются моряки при уборке своего судна, где всюду, от верхушек мачт до трюма, должна быть умопомрачающая чистота и где все, доступное кирпичу, суконке и белилам, должно блестеть и сверкать.
Матросы усердно работали и весело посмеивались, когда горластый боцман Матвеич, старый служака с типичным боцманским лицом старого времени, красным и от загара и от береговых кутежей, с выкаченными серыми глазами, «чумея», как говорили матросы, во время «убирки» выпаливал какую-нибудь уж очень затейливую ругательную импровизацию, поражавшую даже привычное ухо русского матроса. Делал Матвеич это не столько для поощрения, сколько, как он выражался, «для порядка».
Никто за это не сердился на Матвеича. Все знают, что Матвеич добрый и справедливый человек, кляуз не заводит и не злоупотребляет своим положением. Все давно привыкли к тому, что он не мог произнести трех слов без ругани, и порой восхищаются его бесконечными вариациями. В этом отношении он был виртуоз.
Время от времени матросы бегали на бак, к кадке с водой и к ящику, где тлел фитиль, чтобы наскоро выкурить трубочку острой махорки и перекинуться словом. Затем снова принимались чистить и оттирать медь, наводить глянец на пушки и мыть борты, и особенно старательно, когда приближалась высокая худощавая фигура старшего офицера, с раннего утра носившегося по всему клиперу, заглядывая то туда, то сюда.
Вахтенный офицер, молодой блондин, стоявший вахту с четырех до восьми часов, уже давно разогнал дрему первого получаса вахты. Весь в белом, с расстегнутою ночной сорочкой, он ходит взад и вперед по мостику, вдыхая полной грудью свежий воздух утра, еще не накаленный жгучим солнцем. Нежный ветер приятно ласкает затылок молодого лейтенанта, когда он останавливается, чтобы взглянуть на компас — по румбу ли правят рулевые, или на паруса — хорошо ли они стоят, или на горизонт — нет ли где шквалистого облачка.
Но все хорошо, и лейтенанту почти нечего делать на вахте в благодатных тропиках.
И он снова ходит взад и вперед и слишком рано мечтает о том времени, когда вахта кончится и он выпьет стакан-другой чаю со свежими горячими булками, которые так мастерски печет офицерский кок, если только водку, которую он требует для поднятия теста, не вольет в себя.
Вдруг по палубе пронесся неестественно громкий и тревожный окрик часового, который, сидя на носу судна, смотрел вперед:
Матросы кинули мгновенно работы, и, удивленные и взволнованные, бросились на бак, и устремили глаза на океан.
— Где он, где? — спрашивали со всех сторон часового, молодого белобрысого матроса, лицо которого вдруг побелело как полотно.
— Вон, — указывал дрогнувшей рукой матрос. — Теперь скрылся. А сейчас видел, братцы… На мачте держался… привязан, что ли, — возбужденно говорил матрос, напрасно стараясь отыскать глазами человека, которого только что видел.
Вахтенный лейтенант вздрогнул от окрика часового и впился глазами в бинокль, наводя его в пространство перед клипером.
Сигнальщик смотрел туда же в подзорную трубу.
— Видишь? — спросил молодой лейтенант.
— Вижу, ваше благородие… Левее извольте взять…
Но в это мгновение и офицер увидел среди волн обломок мачты и на ней человеческую фигуру.
И взвизгивающим, дрожащим голосом, торопливым и нервным, он крикнул во всю силу своих здоровых легких:
— Свистать всех наверх! Грот и фок на гитовы! Баркас к спуску!
И, обратившись к сигнальщику, возбужденно прибавил:
— Не теряй из глаз человека!
— Пошел все наверх! — рявкнул сипловатым баском боцман после свистка в дудку.
Словно бешеные, матросы бросились к своим местам.
Капитан и старший офицер уже вбегали на мостик. Полусонные, заспанные офицеры, надевая на ходу кители, поднимались по трапу на палубу.
— Старший офицер принял команду, как всегда бывает при аврале, и, как только раздались его громкие, отрывистые командные слова, матросы стали исполнять их с какою-то лихорадочною порывистостью. Все в их руках точно горело. Каждый словно бы понимал, как дорога каждая секунда.
Не прошло и семи минут, как почти все паруса, за исключением двух — трех, были убраны, «Забияка» лежал в дрейфе, недвижно покачиваясь среди океана, и баркас с шестнадцатью гребцами и офицером у руля спущен был на воду.
— С богом! — крикнул с мостика капитан на отваливший от борта баркас.
Гребцы навалились изо всех сил, торопясь спасти человека.
Но в эти семь минут, пока остановился клипер, он успел пройти больше мили, и обломка мачты с человеком не видно было в бинокль.
По компасу заметили все-таки направление, в котором находилась мачта, и по этому направлению выгребал баркас, удаляясь от клипера.
Глаза всех моряков «Забияки» провожали баркас. Какою ничтожною скорлупою казался он, то показываясь на гребнях больших океанских волн, то скрываясь за ними.
В детстве Максим не доставляет родителям и учителям никаких хлопот. Он хорошо учится, у него нормальные отношения со сверстниками. Читает разные книги, и у него развивается богатое воображение. С удовольствием ходит в театр на детские спектакли.
У взрослого Максима может не все ладиться. Ему не хватает волевых качеств, уверенности в себе, упорства и напористости. Он лишен «пробивных» способностей и к тому же имеет привычку во всем сомневаться. Но, несмотря на эти недостатки, Максим открытый к общению человек. Он доброжелателен, всегда готов оказать помощь.
Старается увидеть в человеке только хорошее, поэтому Максим плохо отличает хороших людей от плохих. Не ставит перед собой цели сделать карьеру, но, увлекшись каким-нибудь делом, может добиться значительных результатов.
Это говорит интернет и в принципе все сходиться.
Милый,все как ты хочешь. Если я говорю, что ты хочешь борщ - значит ты хочешь борщ.
Через недельку нам 2 года, любим его всякого ;)
мне достался НЕспокойный, НЕтихий :gy: Послушный - редко по настроению :) не сидит на месте, рот не закрывается
Ага, в чем то есть схожесть :gy:. У моего еще и фантазия богатая оказывается :gy:. Остался как то у бабушки ночевать, утром она его кормить стала. Дает молоко (к каше), а он ей отвечает: не буду молоко! Она удивленно: Как не будешь? Чем же Вас мама дома поит? Не задумываясь отвечает серьезно: чем-чем пиво покупает! :=-O: Бабушка в осадке. :gy: :gy: :gy: А с кем Вы его пьете? С Сашей (старший брат-погодка) :gy: :gy: :gy:
Ужассс. ладно не в садике ляпнул такое про маму, которая "спаивает" малолетних детей. :gy: :gy: :gy:
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 278 621
- КНИГИ 658 379
- СЕРИИ 25 249
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 614 608
Константин Михайлович Станюкович
Из цикла «Морские рассказы»
Только что пробил колокол. Было шесть часов прелестного тропического утра на Атлантическом океане.
По бирюзовому небосклону, бесконечно высокому и прозрачно-нежному, местами подернутому, словно белоснежным кружевом, маленькими перистыми облачками, быстро поднимается золотистый шар солнца, жгучий и ослепительный, заливая радостным блеском водяную холмистую поверхность океана. Голубые рамки далекого горизонта ограничивают его беспредельную даль.
Как-то торжественно безмолвно кругом.
Только могучие светло-синие волны, сверкая на солнце своими серебристыми верхушками и нагоняя одна другую, плавно переливаются с тем ласковым, почти нежным ропотом, который точно нашептывает, что в этих широтах, под тропиками, вековечный старик океан всегда находится в добром расположении духа.
Бережно, словно заботливый нежный пестун, несет он на своей исполинской груди плывущие корабли, не угрожая морякам бурями и ураганами.
Не видно сегодня ни одного белеющего паруса, не видно ни одного дымка на горизонте. Большая океанская дорога широка.
Изредка блеснет на солнце серебристою чешуйкой летучая рыбка, покажет черную спину играющий кит и шумно выпустит фонтан воды, высоко прореет в воздухе темный фрегат или белоснежный альбатрос, пронесется над водой маленькая серая петрель, направляясь к далеким берегам Африки или Америки, и Снова пусто. Снова рокочущий океан, солнце да небо, светлые, ласковые, нежные.
Слегка покачиваясь на океанской зыби, русский военный паровой клипер «Забияка» быстро идет к югу, удаляясь все дальше и дальше от севера, мрачного, угрюмого и все-таки близкого и дорогого севера.
Небольшой, весь черный, стройный и красивый со своими тремя чуть-чуть подавшимися назад высокими мачтами, сверху донизу покрытый парусами, «Забияка» с попутным и ровным, вечно дующим в одном и том же направлении северо-восточным пассатом бежит себе миль по семи — восьми в час, слегка накренившись своим подветренным бортом. Легко и грациозно поднимается «Забияка» с волны на волну, с тихим шумом рассекает их своим острым водорезом, вокруг которого пенится вода и рассыпается алмазною пылью. Волны ласково лижут бока клипера. За кормой стелется широкая серебристая лента.
На палубе и внизу идет обычная утренняя чистка и уборка клипера — подготовка к подъему флага, то есть к восьми часам утра, когда на военном судне начинается день.
Рассыпавшись по палубе в своих белых рабочих рубахах с широкими откидными синими воротами, открывающими жилистые загорелые шеи, матросы, босые, с засученными до колен штанами, моют, скребут и чистят палубу, борты, пушки и медь — словом, убирают «Забияку» с тою щепетильною внимательностью, какою отличаются моряки при уборке своего судна, где всюду, от верхушек мачт до трюма, должна быть умопомрачающая чистота и где все, доступное кирпичу, суконке и белилам, должно блестеть и сверкать.
Матросы усердно работали и весело посмеивались, когда горластый боцман Матвеич, старый служака с типичным боцманским лицом старого времени, красным и от загара и от береговых кутежей, с выкаченными серыми глазами, «чумея», как говорили матросы, во время «убирки» выпаливал какую-нибудь уж очень затейливую ругательную импровизацию, поражавшую даже привычное ухо русского матроса. Делал Матвеич это не столько для поощрения, сколько, как он выражался, «для порядка».
Никто за это не сердился на Матвеича. Все знают, что Матвеич добрый и справедливый человек, кляуз не заводит и не злоупотребляет своим положением. Все давно привыкли к тому, что он не мог произнести трех слов без ругани, и порой восхищаются его бесконечными вариациями. В этом отношении он был виртуоз.
Время от времени матросы бегали на бак, к кадке с водой и к ящику, где тлел фитиль, чтобы наскоро выкурить трубочку острой махорки и перекинуться словом. Затем снова принимались чистить и оттирать медь, наводить глянец на пушки и мыть борты, и особенно старательно, когда приближалась высокая худощавая фигура старшего офицера, с раннего утра носившегося по всему клиперу, заглядывая то туда, то сюда.
Вахтенный офицер, молодой блондин, стоявший вахту с четырех до восьми часов, уже давно разогнал дрему первого получаса вахты. Весь в белом, с расстегнутою ночной сорочкой, он ходит взад и вперед по мостику, вдыхая полной грудью свежий воздух утра, еще не накаленный жгучим солнцем. Нежный ветер приятно ласкает затылок молодого лейтенанта, когда он останавливается, чтобы взглянуть на компас — по румбу ли правят рулевые, или на паруса — хорошо ли они стоят, или на горизонт — нет ли где шквалистого облачка.
Но все хорошо, и лейтенанту почти нечего делать на вахте в благодатных тропиках.
И он снова ходит взад и вперед и слишком рано мечтает о том времени, когда вахта кончится и он выпьет стакан-другой чаю со свежими горячими булками, которые так мастерски печет офицерский кок, если только водку, которую он требует для поднятия теста, не вольет в себя.
Вдруг по палубе пронесся неестественно громкий и тревожный окрик часового, который, сидя на носу судна, смотрел вперед:
Матросы кинули мгновенно работы, и, удивленные и взволнованные, бросились на бак, и устремили глаза на океан.
— Где он, где? — спрашивали со всех сторон часового, молодого белобрысого матроса, лицо которого вдруг побелело как полотно.
— Вон, — указывал дрогнувшей рукой матрос. — Теперь скрылся. А сейчас видел, братцы… На мачте держался… привязан, что ли, — возбужденно говорил матрос, напрасно стараясь отыскать глазами человека, которого только что видел.
Вахтенный лейтенант вздрогнул от окрика часового и впился глазами в бинокль, наводя его в пространство перед клипером.
Сигнальщик смотрел туда же в подзорную трубу.
— Видишь? — спросил молодой лейтенант.
— Вижу, ваше благородие… Левее извольте взять…
Но в это мгновение и офицер увидел среди волн обломок мачты и на ней человеческую фигуру.
И взвизгивающим, дрожащим голосом, торопливым и нервным, он крикнул во всю силу своих здоровых легких:
— Свистать всех наверх! Грот и фок на гитовы! Баркас к спуску!
И, обратившись к сигнальщику, возбужденно прибавил:
— Не теряй из глаз человека!
— Пошел все наверх! — рявкнул сипловатым баском боцман после свистка в дудку.
Словно бешеные, матросы бросились к своим местам.
Капитан и старший офицер уже вбегали на мостик. Полусонные, заспанные офицеры, надевая на ходу кители, поднимались по трапу на палубу.
— Старший офицер принял команду, как всегда бывает при аврале, и, как только раздались его громкие, отрывистые командные слова, матросы стали исполнять их с какою-то лихорадочною порывистостью. Все в их руках точно горело. Каждый словно бы понимал, как дорога каждая секунда.
Не прошло и семи минут, как почти все паруса, за исключением двух — трех, были убраны, «Забияка» лежал в дрейфе, недвижно покачиваясь среди океана, и баркас с шестнадцатью гребцами и офицером у руля спущен был на воду.
— С богом! — крикнул с мостика капитан на отваливший от борта баркас.
Гребцы навалились изо всех сил, торопясь спасти человека.
Но в эти семь минут, пока остановился клипер, он успел пройти больше мили, и обломка мачты с человеком не видно было в бинокль.
По компасу заметили все-таки направление, в котором находилась мачта, и по этому направлению выгребал баркас, удаляясь от клипера.
Глаза всех моряков «Забияки» провожали баркас. Какою ничтожною скорлупою казался он, то показываясь на гребнях больших океанских волн, то скрываясь за ними.
Сейчас имя Толи Бовыкина вряд ли кому-то известно, и единственный фильм с его участием – «Максимка» – современные зрители едва ли вспомнят. А в 1953 г. его увидели 33 млн человек. Тогда над историей обаятельного темнокожего мальчика рыдали тысячи женщин, не подозревая о том, что судьба юного актера сложилась гораздо драматичней, чем у его экранного героя, и вполне могла бы стать сюжетом для отдельного фильма.
Толя Бовыкин был мулатом, история его появления на свет полна загадок. Известно, что его мать была русской, работала в Архангельске то ли на лесозаводе, то ли в порту. Когда началась война, в порту стали появляться суда из Америки, привозившие военную технику. Молодые моряки нередко крутили романы с местными девушками. О своем темнокожем кавалере Александра Бовыкина не распространялась – признавалась только, что роман их был недолгим, и что его судно было подбито фашистской подводной лодкой. Впрочем, так ли это было на самом деле, никто не знал.
В 1943 г. у нее родился сын. Мальчик рос без отца и с детства подвергался нападкам и насмешкам. В начале 1952 г. в архангельский клуб моряков приехали актер Николай Крючков и сценарист Григорий Колтунов. Они обратили внимание на бойкого темнокожего мальчика, с шумом влетевшего в зал. Так режиссер Владимир Браун нашел актера для главной роли в своем фильме по рассказу Константина Станюковича «Максимка».
Неожиданно 9-летний Толя Бовыкин попал в настоящую сказку. Съемки проходили на Черном море, в Одессе. Его утвердили на роль без проб – он удивил всех не только внешностью, но и природным артистизмом и талантом. Мальчик не робел в компании именитых актеров, вместе с которыми он выходил на съемочную площадку. А коллектив собрался звездный: Николай Крючков, Марк Бернес, Михаил Пуговкин, Вячеслав Тихонов, Борис Андреев. А лучшим другом и защитником для Толи стал Сергей Параджанов (на тот момент он еще не был знаменитым режиссером, а работал ассистентом режиссера по реквизиту). Мальчик очень привязался к нему и ходил за ним по пятам.
Поскольку Толя был мулатом, его кожа показалась режиссеру недостаточно смуглой, и перед съемками его гримировали. А еще в первые недели надевали парик – мама стригла его слишком коротко, и естественная курчавая шевелюра появилась не сразу. Юный актер влюбил в себя всю съемочную группу и сам ко всем очень тепло относился. Свою первую зарплату он раздал всем на подарки.
Съемки длились несколько месяцев, а после их окончания Толе с мамой предстояло вернуться в Архангельск. Но весь коллектив так привязался к обаятельному ребенку, что расставаться с ним никому не хотелось. Директор картины Леонид Корецкий с женой пригласил маму с сыном к себе в Киев. Толик даже начал там ходить в школу. Но вскоре его матери пришлось уехать – на севере у нее оставался еще старший сын. А следом за матерью отправился и мальчик.
Фильм вышел на экраны в 1953 г. и сразу же завоевал популярность. В течение одного года его увидели 33 млн зрителей. Женщины не могли удержаться от слез, когда смотрели, как русские матросы спасают запуганного американскими работорговцами мальчика после кораблекрушения, как он получил имя Максимка и стал юнгой. Герой фильма был так популярен, что в 1960-е гг. в Украине даже выпускали шоколадные конфеты «Максимка» с темнокожим мальчиком на обертке. А в Туапсе установили памятник мальчику с матросом.
Что происходило с юным актером дальше – никто не может сказать наверняка. Точно известно лишь то, что после съемок в фильме он прожил всего 5 лет. Чего только не писали о его загадочной смерти – и о том, что он впал в депрессию, не выдержав ранней славы, и о том, что погиб в пьяной драке, и о том, что на съемках наглотался морской воды, а через время это дало осложнение на легкие. Но все эти слухи не соответствовали действительности.
Мама Толика рассказывала, что он был очень шустрым и отчаянным, постоянно искал приключения. Однажды он прицепился к ехавшему на большой скорости грузовику, не удержался и упал, сильно ударившись головой. После этого появилась водянка мозга, которая и стала причиной гибели в 1958 г. Эту версию подтверждают и соседи Бовыкиных.
Читайте также: